В детстве я крепко-накрепко запомнил, что нельзя открывать дверь незнакомым людям. Поэтому, если кто-то звонил, когда я был в квартире один, я сначала подставлял стул и смотрел в окуляр глазка. В случае, если человек был чужой, я просил его представиться, затем называл свое имя – и только тогда отпирал замок.



Мама отказывалась от меня целых два раза – когда я перерезал на детской площадке веревку, по которой взбирались на турник сразу пятеро детей, и когда я, отбившись от нее в магазине, стащил у отвлекшейся кассирши выручку. В обоих случаях она сказала, что видит меня впервые, и торопливо ушла.

А папа отказался от меня только однажды – когда узнал, что я, удирая от рассерженных работников магазина, с испуга выбросил деньги.



В школе я очень стеснялся очков и старался их не носить. Мама сказала папе, что мне нужны контактные линзы. Папа был мастером на все руки и быстро приладил к оправе пару контактов – теперь, если я пытался снять очки, меня било током от маленького конденсатора, который я должен был таскать на шее под рубашкой.



- За маму, - постоянно уговаривала бабушка. – За папу. За меня.

Я хныкал, но отдавал кондуктору в автобусе все свои карманные деньги.



Самой моей нелюбимой одеждой были шортики. Я был уверен, что их носит только малышня, а ребята постарше ходят в длинных брюках.

Когда я гулял в шортиках, мне казалось, что встречные поглядывают на меня с насмешкой. К тому же, зимой в них очень мерзли коленки.



Малышам в транспорте не требуется проездных билетов – помню, папа, входя в салон, протягивал кондуктору плату лишь за себя, а я бежал по рельсам, стараясь не терять трамвай из виду.

читать дальше

Когда я был ребенком, родители запрещали мне прыгать на постели, ставя в пример себя и утверждая, что сами они так никогда не делают. Однажды вечером я тайно подвесил под родительской кроватью клетку со своим хомячком, прицепив ее к пружинной сетке. Наутро хомячка укачало до тошноты. С тех пор я больше не верил родительским поучениям.



Обычный чайный сервиз рассчитан на шесть персон. Круглый стол с расставленными на нем чашками делается похожим на барабан револьвера. Если налить отравленный чай в пять чашек, оставив одну пустой, можно поиграть с гостями в русскую рулетку.



Теперь я с завидной ловкостью перевожу старушек через дорогу, но это результат долгих тренировок – знали бы вы, сколько их поначалу осталось под колесами автобусов и трамваев! Своей первой старушкой, благополучно достигшей другой стороны улицы, я очень гордился.



Мой младший брат поначалу не соглашался испытать водолазный костюм, состоявший из камня, веревки и надутого воздушного шарика, и сомневался, что в опасной проверке всегда участвует тот, кто меньше годами. Я убедил его, напомнив о тех обстоятельствах, при которых он из среднего брата стал младшим.



Впервые попав пятилетним ребенком в метро, я испытал одно из самых сильных потрясений. Там я умудрился отбиться от родителей и потеряться. Я долго плутал и выбрался из туннеля в какое-то депо лишь через три дня. Родители уже не чаяли увидеть меня живым, поэтому продали все мои игрушки и кроватку.



Малышом я верил в гномов, а когда повзрослел, перестал. Потом мне снова пришлось в них поверить – в шестнадцать лет мой рост достиг шестидесяти двух сантиметров, а мама подарила мне на день рождения красный колпачок.



Жизнь в большом городе трудна. Однажды в переполненном трамвае у меня украли деньги, документы и бабушку. Я заметил пропажу, вернувшись домой. Денег было очень жаль.



Папа говорил мне, что любит меня больше всех на свете, но, когда мама умерла, женился не на мне, а на другой женщине. Я долго плакал.



Однажды мы с Мишкой затеяли играть в прятки на стройке. Мне не разрешали туда ходить – и поэтому мама, узнав об этом, долго ругала меня и даже плакала. Теперь я иногда пробираюсь украдкой в подвал давно построенного дома и осторожно заглядываю через край какой-то шахты в дальнем углу – там мне виден кусочек грязной Мишкиной рубашки. Мишка лежит неподвижно – наверное, он до сих пор думает, что я его не найду.



Когда папу выгнали с работы, он в отчаянии повесился. Потом, когда ему отказали в банковском кредите, он вскрыл себе вены, а когда бывшее руководство подало на него в суд, прыгнул под поезд. После папа по разным поводам еще топился, глотал отраву и пускал себе пулю в лоб. Мама презрительно говорила, будто папе не хватает смелости смотреть трудностям в лицо, а папа оправдывался, что у него чувствительная натура.



Мой младший брат как-то ушел с незнакомым человеком, посулившим ему конфет, и вот уже два года не возвращается. Я страшно завидую, представляя ту гору доставшихся ему сластей, с которой он не может справиться до сих пор.



Как-то раз я спросил маму, откуда я взялся, и она объяснила, что меня нашли в капусте. Однажды мама принесла домой кочан, и я подумал, что у меня появится еще один братик или сестричка, но вместо них на ужин были голубцы с мясной начинкой.



В пятилетнем возрасте я попросил у папы спичек, чтобы устроить на балконе костер.

- Спички детям не игрушка, об этом везде пишут! – строго отчитал меня папа и подарил мне вместо них бензиновую зажигалку.



Однажды я заметил, что хвостики аквариумных рыбок похожи на заводные ключики, торчащие из игрушек, и спросил у мамы с папой: есть ли у рыбок внутри какой-нибудь механизм? Те ответили, что механизма в рыбках еще никто не находил.

Я выловил одну рыбку, закрутил ей хвостик и положил ее на стол. Рыбка начала биться и подпрыгивать, как будто в ней разворачивалась пружинка, а когда завод ослаб, затихла. Так же вели себя и остальные рыбки, и я понял, что совершил настоящее открытие.



Детские страхи очень часто напрасны. Как-то раз перед посадкой я закатил истерику, крича: «Мы все!.. все!.. разобьемся насмерть!» - и папе стоило большого труда затащить меня в салон самолета. Я оказался не прав: мы с папой и еще трое пассажиров, сидевших в хвосте, уцелели после катастрофы, да и стюардесса умерла не от удара, а от начавшейся уже в реанимации гангрены.